Неточные совпадения
Вечером сидел в
театре, любуясь, как знаменитая Лавальер, играя роль жены депутата-социалиста, комического буржуа, храбро пляшет, показывая публике коротенькие
черные панталошки из кружев, и как искусно забавляет она какого-то экзотического короля, гостя Парижа. Домой пошел пешком, соблазняло желание взять женщину, но — не решился.
Сколько мостиков и речек перемахнули мы! Везде на них жилье, затишья, углубления в сторону: там в сонные воды заблудившейся в лесу и ставшей неподвижно речки смотрятся дачи во всем убранстве зелени и цветов; через воды переброшен мост игрушечной постройки, каких много видишь на
театре, отчасти на
Черной речке тоже.
Он делил свои досуги, — а досуга у него было двадцать четыре часа в сутки. — между пивной и шатаньем по бульварам, между бильярдом, винтом,
театром, чтением газет и романов и зрелищами цирковой борьбы; короткие же промежутки употреблял на еду, спанье, домашнюю починку туалета, при помощи ниток, картона, булавок и
чернил, и на сокращенную, самую реальную любовь к случайной женщине из кухни. передней или с улицы.
Москвичи говорили про него, что он уважает только двух человек на свете: дирижера Большого
театра, строптивого и властного Авранека, а затем председателя немецкого клуба, фон Титцнера, который в честь компатриота и сочлена выписывал колбасу из Франкфурта и
черное пиво из Мюнхена.
Я был на спектакле в Малом
театре. Первая от сцены ложа левого бенуара привлекала бинокли. В ней сидело четверо пожилых, степенного вида, бородатых мужчин в
черных сюртуках. Какие-то богатые сибиряки… Но не они привлекали внимание публики, а женщина в соболевом палантине, только что вошедшая и занявшая свое место.
Я переменил числа, и Мосолов подписал все афиши, а потом со стола взял пачку афиш, данных для подписи, и показал афишу Панаевского
театра, перечеркнутую красными
чернилами.
Кучер, в рваном, линючем армяке, в вихрастой плешивой шапке, с подвязанной щекой, остановил своих дромадеров, по-видимому к великой их радости, у подъезда
театра, и из кареты легко выпорхнула стройная девушка в короткой
черной шубке с барашковым воротником и такой же низенькой шапочке, какие тогда носили учительницы.
Раздается удар гонга, за занавесом стихает зал. Начинается веселая таинственная музыка. Мольер под нее захрапел. С шорохом упал громадный занавес. Чувствуется, что
театр переполнен. В крайней золоченой ложе громоздятся какие-то смутные лица. В музыке громовой удар литавр, и из полу вырастает Лагранж с невероятным носом, в
черном колпаке, заглядывает Мольеру в лицо.
Бывало, когда неуклюжие рыдваны, влекомые парою хромых кляч, теснились возле узких дверей
театра, и юные нимфы, окутанные грубыми казенными платками, прыгали на скрыпучие подножки, толпа усастых волокит, вооруженных блестящими лорнетами и еще ярче блистающими взорами, толпились на крыльце твоем, о Феникс! но скоро промчались эти буйные дни: и там, где мелькали прежде
черные и белые султаны, там ныне чинно прогуливаются треугольные шляпы без султанов; великий пример переворотов судьбы человеческой!
Утром мы поедем кататься, потом поедем обедать к тетеньке, потом я надену
черное бархатное платье и поедем в
театр, в бенуар.
Захлопотавшись по
театру, Аполлос Михайлыч чрезвычайно много наделал ошибок в приглашении гостей и сбился в раздаче билетов: людям почтенным и уважаемым досталось в задних рядах, а на передние насажал дрянь; другим, тоже очень значительным семействам, вовсе недостало места, и, наконец, хуже всего, по общему говору, было то, что он взади устроил раек для
черни, которая, по всем соображениям, должна была произвести неприятный для другого общества воздух.
Два имени были напечатаны большим
черным шрифтом: артистка петербургских
театров г-жа Андросова и известный харьковский артист г. Лара-Ларский; другие были помельче: г-жи Вологодская, Медведева, Струнина-Дольская, гг.
Перед Илькой стоял молодой человек, лет двадцати пяти, красивый брюнет, в чистенькой
черной паре. Это был репортер газеты «Фигаро» Андре д’Омарен. Он по службе был постоянным посетителем мест, подобных
театру Бланшар. Его визитная карточка давала ему бесплатный вход во все подобные места, желающие, чтоб о их скандалах печатались репортички…Скандал, описанный в «Фигаро», — лучшая реклама.
Теперь Я человек, как и ты. Ограниченное чувство Моего бытия Я почитаю Моим знанием и уже с уважением касаюсь собственного носа, когда к тому понуждает надобность: это не просто нос — это аксиома! Теперь Я сам бьющаяся кукла на
театре марионеток, Моя фарфоровая головка поворачивается вправо и влево, мои руки треплются вверх и вниз, Я весел, Я играю, Я все знаю… кроме того: чья рука дергает Меня за нитку? А вдали
чернеет мусорный ящик, и оттуда торчат две маленькие ножки в бальных туфельках…
Поворачивая с площадки к небольшому спуску, который вел к стоявшему тогда на Крещатике
театру, мы на полугоре повстречали молодую девушку в сером платье, завернутую в большой мягкий, пушистый платок. На темно-русой головке ее была скромная шляпочка, а в руке длинный
черный шелковый зонтик, на который она опиралась и шла тихо и как будто с усталостью.
Сегодня «маэстро» не придет заниматься с нами; у него генеральная репетиция в
театре. Его заменяет маленький старичок с
черными гладкими волосами, с кукольным личиком, точно взятым с какой-то старинной гравюры. И волосы, и галстук, и все его тихие размеренные движения — все старинное.
После кинбурнской победы, оправившись от ран, он пишет: «Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну, или она тебе выдерет уши и посадит на сухарики с водицей… У нас драки были сильнее, чем вы деретесь за волосы, а от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили, насилу часов через восемь отпустили с
театра в камеру… Как же весело на
Черном море, на Лимане: везде поют лебеди, утки, кулики, по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры — пропасть».
Вижу около директорской ложи, где самая сильная давка, стоит Домбрович. С ним говорят две маски. Одна — маленькая, в ярко-каштановом домино, с кружевами, очень вертлявая, наверно, француженка. Другая высокая, почти с него ростом, в
черном, тоже вся в кружевах. Мне не хотелось верить, но что-то такое говорило мне, что это Clémence. Я довольно насмотрелась на нее: наши ложи, в Михайловском
театре, — рядом.
— А намедни, под понедельник пришлось, в Каменном
театре машкарад был. То-то сраму я насмотрелся!.. Посадил я барина в енотовой шубе и барыню в богатом салопе, лицо-то у ней
черной тряпицей обвязано. Везу я их — "в Биржевую"приказали. Ладно. Доставил. Подожди, говорит мне барин, с полчасика…